пятница, 19 августа 2011
воскресенье, 03 июля 2011
Тишина, ночь.
Размеренно течет бред.
Я тоже сумасшедший.
Ich bin der Nacht, die Soil, Achmed.
Я смотрю на воду
утомленный, нечеловеческий.
Я хочу кричать,
чтобы всем была понятна
трагедия таких метаморфоз.
Почему здесь больше нет ничего,
кроме малых и больших стрекоз,
разведенных жар-птицами,
помноженных на грибы.
Для сращения мертвой воды
действительно достаточно.
Вот я подключусь,
смочу ватку,
и тоже начну оживлять химер.
Я умираю на берегу,
la biere, la mer.
Мне совершенно непонятно,
даже когда заведены глаза
и поставлены руки.
Вот я взял якорный трос, укрепился,
шаг, второй, и дохну со скуки.
Уйду еще раз, и еще,
давиться и просить меня раздавить,
эй, срежь наконец мне голову,
животворная нить.
Почему ты никак не снизойдешь
в этих оловянных солдат,
они все плодятся и множатся,
извиваются, пляшут, трубят.
А она все стонет, прикинувшись мозгом,
корчится, сочится, подрагивает,
затаскивая на себя пьяных матросов.
Где ты был, когда они проснулись впервые,
когда их не надо было выколачивать из кровавой раны.
Где ты сейчас, как им, и нам вместе с ними,
вернуться и встать, только потому, что тебе радостно.
понедельник, 20 июня 2011
Я люблю этот странный вороний дом,
будто высунулся из окна,
и, весь поросший мхом, смотрю – там луна.
Я, дурак, поднимаю хохот,
рассматривая твоих блох.
Чтобы под весь этот топот, под весь этот ток,
не наврать им о серьезности их танца,
как им тогда слезть с акации?
Я ходил, сейчас лежу,
что мне нужно, кроме твоих глаз?
Может, в эту лужу подадут газ,
я, как бывало, попаду на берег,
все той же дверью.
Не все ли равно?
Здесь кладут полотно и ставят оттиски,
здесь везде пески.
Пройдет дождь, пробежит по спине ветер,
я, как током пронзенный, или как пустой сосуд,
зачерпну серый пепел,
а там, как в первый момент,
когда еще не начался этот стук,
как то, что может быть золотым.
Весь звук и дым
только и происходит,
потому что смешно до смерти
оступиться, или идти не туда,
когда, как не ищи,
делать этого некому.
будто высунулся из окна,
и, весь поросший мхом, смотрю – там луна.
Я, дурак, поднимаю хохот,
рассматривая твоих блох.
Чтобы под весь этот топот, под весь этот ток,
не наврать им о серьезности их танца,
как им тогда слезть с акации?
Я ходил, сейчас лежу,
что мне нужно, кроме твоих глаз?
Может, в эту лужу подадут газ,
я, как бывало, попаду на берег,
все той же дверью.
Не все ли равно?
Здесь кладут полотно и ставят оттиски,
здесь везде пески.
Пройдет дождь, пробежит по спине ветер,
я, как током пронзенный, или как пустой сосуд,
зачерпну серый пепел,
а там, как в первый момент,
когда еще не начался этот стук,
как то, что может быть золотым.
Весь звук и дым
только и происходит,
потому что смешно до смерти
оступиться, или идти не туда,
когда, как не ищи,
делать этого некому.
воскресенье, 17 апреля 2011
воскресенье, 09 января 2011
среда, 01 сентября 2010
У тебя есть коробка,
у меня есть коробка.
Мы собрались,
устроили пробку.
Вспомнили, что у нас есть колеса
и теперь умираем
от авитаминоза.
У меня есть скорость,
у тебя есть скорость,
мы придумали снег и морось.
Теперь повсюду слякоть,
как тут не плакать.
Я вырезаю дыру в груди,
нашептывая «приди-приди»,
хватаю, как зайца, за уши
свою вездесущую парусность.
Хватаю прохожих за рукав:
смотрите, я автоудав,
сам себя пожираю, таю.
Я не готов, я не согласен
свой ртутный столб,
свой хлипкий ясень
обворачивать в бумагу.
Чего ради? Чтобы потом
согнать брагу,
искать ускользающий градус,
это переработанное возрадуйся?
Я не хочу оглядываться через плечо,
теплее, холодно, горячо,
какие красивые у меня родинки,
куст смородины
здесь однозначно к месту,
он делает тень над креслом.
Я не хочу то, что вращение педалей,
переводить в разряд далеких далей,
а потом, с еле теплой грелкой,
пить в компрессах, в газовых горелках.
Не хочу то, что сейчас возможно:
бродить по своей необъятной коже,
где каждая клетка когда-то уже была выстрадана,
и на каждом шагу организовывать пристани.
Строить корабли, сдабривать техникой,
и, каждый причал называя меккой,
выравнивать заряды магнитного поля,
вот вам море, ветер, воля.
Я не хочу вообще говорить об этом,
все мы знаем, что дело не в этом.
Когда дверь уже открыта,
нет возможности делать вид,
насмерть в нее проваливаясь,
что беспокоит недолеченный кариес.
у меня есть коробка.
Мы собрались,
устроили пробку.
Вспомнили, что у нас есть колеса
и теперь умираем
от авитаминоза.
У меня есть скорость,
у тебя есть скорость,
мы придумали снег и морось.
Теперь повсюду слякоть,
как тут не плакать.
Я вырезаю дыру в груди,
нашептывая «приди-приди»,
хватаю, как зайца, за уши
свою вездесущую парусность.
Хватаю прохожих за рукав:
смотрите, я автоудав,
сам себя пожираю, таю.
Я не готов, я не согласен
свой ртутный столб,
свой хлипкий ясень
обворачивать в бумагу.
Чего ради? Чтобы потом
согнать брагу,
искать ускользающий градус,
это переработанное возрадуйся?
Я не хочу оглядываться через плечо,
теплее, холодно, горячо,
какие красивые у меня родинки,
куст смородины
здесь однозначно к месту,
он делает тень над креслом.
Я не хочу то, что вращение педалей,
переводить в разряд далеких далей,
а потом, с еле теплой грелкой,
пить в компрессах, в газовых горелках.
Не хочу то, что сейчас возможно:
бродить по своей необъятной коже,
где каждая клетка когда-то уже была выстрадана,
и на каждом шагу организовывать пристани.
Строить корабли, сдабривать техникой,
и, каждый причал называя меккой,
выравнивать заряды магнитного поля,
вот вам море, ветер, воля.
Я не хочу вообще говорить об этом,
все мы знаем, что дело не в этом.
Когда дверь уже открыта,
нет возможности делать вид,
насмерть в нее проваливаясь,
что беспокоит недолеченный кариес.
суббота, 21 августа 2010
Горит ночь.
Еще немного, и я стану огнеупорным.
Фосфор и непригораемый дерн –
основы моего бытия.
Так и живем, как одна семья.
Еще немного, и я стану трюмом,
всепобеждающий human,
распылюсь в последние из пустот,
лед, материал для сот.
Парус, ну что ты стоишь?
Ночь горит? Ты горишь?
Ну и дурацкая у тебя улыбка,
душно мне, липко.
Страшно мне, и вода в рот,
тонем, лишившись пустот.
Парус? Отражаемый свет?
Я вижу дно. Рассвет.
Еще немного, и я стану огнеупорным.
Фосфор и непригораемый дерн –
основы моего бытия.
Так и живем, как одна семья.
Еще немного, и я стану трюмом,
всепобеждающий human,
распылюсь в последние из пустот,
лед, материал для сот.
Парус, ну что ты стоишь?
Ночь горит? Ты горишь?
Ну и дурацкая у тебя улыбка,
душно мне, липко.
Страшно мне, и вода в рот,
тонем, лишившись пустот.
Парус? Отражаемый свет?
Я вижу дно. Рассвет.
пятница, 09 апреля 2010
пятница, 12 февраля 2010
вторник, 05 января 2010
Ну, Ора о лицевой части все уже сказала. На самом деле это было мимолетное, пятидесятисекундное. Ради этого никто бы ничего и не затевал. Самое главное разворачивалось по субботам, в течении трех недель, под прожигающим кожу фотонным обогревателем. Под все без разбору содержимое наших общих фонотек, по колено в строительном мусоре, в удушающих испарениях автомобильной краски, восемь часов к ряду она извивалась змеей, иллюстрируя то "женщину с веслом, на лихом коне", то маршируя под тевтонские гимны, то, исполненная патетики и светлого пафоса, воздевала руки к небу "враги в нашем доме, убийца на троне!", я же пританцовывал вокруг нее согбенным монахом, затягивая ее щиколотки в пластиковые хомуты, нашивая на тело рыбацкие сети, наматывая коконы водопроводных шлангов. Время от времени мы останавливались, чтобы постичь у зеркала всю полноту осуществляемой нами эстетической катастрофы, складываясь пополам в истерических конвульсиях. Именно эти субботние шаманские пляски и оправдывают поставленную задачу. И вообще, после финального, заключительного акта, триумфального встречного шествия "Graverobber... Graverobber... Sometimes I wonder why I even bother", когда мы спонтанно воплотили в обоюдное движение и пластику воспетый, обожествляемый нами образ, можно было с чувством выполненого долга отереть пот со лба и считать задачу выполненной.
воскресенье, 03 января 2010
бьет колокол, похожий на окно.
все птицы обескрылены давно.
в саду судьбы распахнута калитка,
из скорлупы родится маха ситха.
и даже брахма, старый бог,
здоровьем стал на редкость плох.
свои все потерял он лики
и гонит спирт из земляники. (с) бг
все птицы обескрылены давно.
в саду судьбы распахнута калитка,
из скорлупы родится маха ситха.
и даже брахма, старый бог,
здоровьем стал на редкость плох.
свои все потерял он лики
и гонит спирт из земляники. (с) бг