Тишина, ночь.
Размеренно течет бред.
Я тоже сумасшедший.
Ich bin der Nacht, die Soil, Achmed.
Я смотрю на воду
утомленный, нечеловеческий.
Я хочу кричать,
чтобы всем была понятна
трагедия таких метаморфоз.
Почему здесь больше нет ничего,
кроме малых и больших стрекоз,
разведенных жар-птицами,
помноженных на грибы.
Для сращения мертвой воды
действительно достаточно.
Вот я подключусь,
смочу ватку,
и тоже начну оживлять химер.
Я умираю на берегу,
la biere, la mer.
Мне совершенно непонятно,
даже когда заведены глаза
и поставлены руки.
Вот я взял якорный трос, укрепился,
шаг, второй, и дохну со скуки.
Уйду еще раз, и еще,
давиться и просить меня раздавить,
эй, срежь наконец мне голову,
животворная нить.
Почему ты никак не снизойдешь
в этих оловянных солдат,
они все плодятся и множатся,
извиваются, пляшут, трубят.
А она все стонет, прикинувшись мозгом,
корчится, сочится, подрагивает,
затаскивая на себя пьяных матросов.
Где ты был, когда они проснулись впервые,
когда их не надо было выколачивать из кровавой раны.
Где ты сейчас, как им, и нам вместе с ними,
вернуться и встать, только потому, что тебе радостно.